Тридцать пятая глава книги :
ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
Мне исполнилось семь лет, и я должна была пойти учиться
в первый класс. Мать Сергея, Прасковья Павловна, полячка по национальности, была моим первым учителем во всех смыслах.
И одновременно - спасителем.
Мой брат подрос и был воинственен, часто обижал меня
и гонялся за мной - то с палкой, то с ножом. Я выбегала на улицу и бежала к дому учительницы, а она чувствовала, что со мной неладно,
и выбегала навстречу, и я пряталась ей под юбку. И там было тепло и безопасно.
Когда несколько лет назад приехала к себе на родину,
встретила восьмидесятилетнюю старушку, такую же живую и трудолюбивую. Мне так хотелось подарить ей свое сердце и вернуть то тепло
и любовь, которую она мне подарила. Я любила все, что она делала. Ее дом был для меня волшебным, и все, что в ее доме, было священно.
В палисаднике ее дома росли георгины. С тех пор георгины - мои любимые цветы.
Однажды, может, лет пять назад, мне приснился сон:
приснилась моя учительница, она стояла с целым ведром георгин
и очень хотела подарить мне цветок. Достала из ведра очень красивый и пушистый георгин и только протянула его мне в руку - вдруг со спины
кто-то подошел. И я сказала:
“Отдайте ему!”
Потом то же повторялось много раз, и я подумала про себя:
“Как жаль, что мне не хватит цветка.”
И тут она достает очень примятый и невзрачный последний георгин и говорит:
- “А вот и тебе цветок!”
Я бережно беру его в руки, несу домой и ставлю в пиалу с водой.
И вдруг вода в пиале превращается в зерна.
Думаю, что эти зерна посеяли в моей душе любовь Прасковьи
Павловны и моя тайная любовь к ее сыну, о которой он так никогда и не узнал. Я боялась показать ее еще и потому, чтобы не обременить
моего любимого и не отяготить его жизнь таким знанием.
И вот я снова вижу родное лицо. Я волнуюсь и робко
подхожу к ней. Прошло столько лет, я зрелая женщина, но все та же робость и нежность живет в сердце. Мы обнялись, и она повела
меня в дом, в котором я не бывала лет тридцать.
Осторожно ступаю на такой знакомый и волшебный дворик.
Забилось от волнения сердце, затряслись руки. Мысленно я опустилась на колени перед этим маленьким домиком и поцеловала ноги своей учительницы.
Но это мысленно. Ведь о настоящей любви не говорят.
Подумалось: как много лет блуждала по миру, как много увидела
и узнала всего, но прекраснее этого тихого домика и этой старенькой женщины не знала.
Дорогая моя учительница, что я могу тебе дать, как вернуть
мне о богатство, которым ты щедро одарила меня в детстве?! А она своим мурлыкающим и хорошо поставленным голосом говорит, как поет:
- “Маруся, Маруся, ты помнишь, как твой брат гонялся за тобой.
Я всегда чувствовала, когда тебе плохо. Ты затихала у меня под юбкой, как птенчик.”
-“Конечно, помню.”
Слезы текут по щекам, и я прячу их и улыбаюсь.
Счастливая и влюбленная в эту мудрую женщину, заменившую мне любовь матери в далеком детстве.
Этот дом остался для меня Святыней. Это мой Храм Любви, Надежды и Веры.
У Прасковьи Павловны было еще помимо сына Сергея две дочери,
они были намного старше меня, и я была от них без ума. Такими красивыми, добрыми и недоступными они мне казались. Они всегда работали, и я
с удовольствием помогала им.
Работать рядом с ними для меня было огромной честью,
и я готова была делать любую самую тяжелую работу - и до бесконечности, за что мне сильно влетало от матери. Она попрекала меня
куском хлеба и говорила, что я все делаю для кого угодно, в то время, как могла бы работать для дома. Она называла меня чокнутой и
круглой дурой. И чем сильнее мать вбивала мне в голову, что мир устроен так, что каждый тащит побольше себе, тем больше я протестовала
против этой истины и мне хотелось отдавать и дарить.
И, когда работала для кого-то, - получала радость, и мне совсем не нравилось
и даже было противно что-то делать для себя.
Своими моралями мать выработала у меня
паталогическое отвращение делать во благо себя. Замечая это, мать стала испытывать ко мне приступы ненависти. Я стала
ее врагом. И каждый день она, как зацикленная, повторяла вслух раз по сто, что верить нельзя никому, все люди - обманщики
и гады. Жизнь, - повторяла она, - это курятник, и каждый старается взлететь как можно выше, столкнуть ближнего и обгадить
нижнего. И нужно мне стать хитрой, уметь провести всех вокруг пальца, чтобы поиметь свою выгоду и никому не говорить правду.
Она подходила ко мне, хватала за волосы и говорила с ненавистью:
“Вот тогда ты будешь человеком, а сейчас ты тварь, понимаешь?”
“Ты слышишь, дура?!”
И драла меня за волосы. Я молчала и думала наоборот.
И тогда мать зверела и таскала меня за волосы по земле, и глаза ее были пустые и безумные. Я молча сносила все побои. И тогда с ней
происходило что-то невероятное: глаза ее вдруг вспыхивали каким-то зверским огнем. Она хватала палку и била меня, наслаждаясь и получая
удовольствие от бития. Била до полусмерти, пока не уставала и не растрачивала свою силу. Потом грязно ругалась, плевалась и уходила.
Я уползала на луг или в лес и там искала траву, ела ее,
и мне помогали травки, птицы, жучки. Я лежала, а они лечили меня. Птички опускались на землю рядом со мной, щебетали и дотрагивались
до моих ран, жучки заползали на меня и лечили.
Очень быстро я выздоравливала. Я лечилась любовью природы.
Она оживала, я слышала ее голос. Потом возвращалась домой, и обида на мать проходила очень быстро. Мне становилось ее жалко за то, что она
так избила меня ни за что. И я старалась сделать что-нибудь хорошее для нее по дому. Ее сердце на время размягчалось, и она начинала мне
жаловаться на отца, на жизнь, на людей, - как бы в оправдание за мое избиение.
Однажды она выгнала меня зимой на улицу босиком, в легком
платьице. Я не стала проситься обратно в дом. Пошла в холодную промерзлую баню и там провела ночь, прикрывшись двумя вениками. Слышала,
как она несколько раз выходила и звала меня. Решила замерзнуть, но домой не возвращаться. Было мне лет 10. Интересно, но я заснула в
баньке и, видимо, благодаря Богу, не замерзла. Даже не обморозилась, хотя мороз был градусов 20.
И тогда поняла, что никогда не изменю своим взглядам,
и пусть меня хоть убьют, не буду ругаться никогда, не буду сопротивляться, но буду молча стоять на своем, перестану бояться побоев
и отстою свои взгляды на мир. Это была новая война, - идеологическая. Вскоре мать прозвала меня Зоей Космодемьянской, но она была
поражена моим упорством и силой воли.
И, когда - в очередной раз - хотела избить меня и подняла руку с палкой,
я молча посмотрела на нее и про себя сказала мягко
- “Бей!”
Ее рука безвольно опустилась от моего взгляда, и она ушла, бормоча
что-то невнятное себе под нос.
С тех пор мать перестала ругаться и бить меня, и я была предоставлена
самой себе и обрела полную независимость. Но мать объявила мне, что теперь она не считает меня своей дочерью. И всем рассказывала, что у нее не дочь,
а выродок, что у меня нет чувства благодарности. Она рожала меня, мучилась и что если бы она знала, что я буду расти такой, она бы меня задушила.
И я внутренне перестала считать ее своей матерью, и еще больше потянулась к природе, людям и детям.
Своей матерью я стала считать свою учительницу и почти все время проводила
с маленькими детьми деревни, ходила с ними в лес, и они дарили мне столько радости, что перестала замечать жестокость родного дома. Я прощала легко всех
и ни на кого не обижалась. Жители деревни очень любили меня и с удовольствием отдавали своих детей.
Так возник маленький детский садик, царство детей, и я была в этом
царстве феей. Все, что могла подарить маме, - дарила детям.
Когда Сережа женился, я была еще девчонкой, -
сначала почувствовала странную боль, а потом полюбила его Жену. В мыслях своих соединила их в одно целое, и моя любовь утроилась.
Потом у них родились дети, и я дарила им много времени и любви.
Все это я вспомнила, пока Прасковья Павловна
готовила мне еду. И вдруг она говорит мне:
“Маруся, ты помнишь моих внуков.
Они до сих пор вспоминают тебя и говорят, что они считали тебя своей невестой”.
Мне приятно. Я ничего об этом не знала.
Она угощает меня овощами с огорода, поит молоком.
А потом ведет в горницу и открывает альбом.
Вижу фотографию юного Сережи - и вдруг ощущение, что меня пронзает молния!
Никуда не исчезла моя первая любовь,
она живет в глубине души и до сих пор движет моим миром, и потому я живу, дышу, и радуюсь, и плачу на этой земле.
Спасибо вам, мои дорогие люди, родные мои, пусть звезда счастья и удачи
всегда горит над вашей семьей.
Мир свой оставляю я вам.
|